Невозвращенец [сборник] - Алексей Иванович Полянский

Ракитянский и Шевчук уже рассказали следователю, что Егоров, и это совершенно естественно, был знаком едва ли не со всеми мало-мальски видными специалистами промышленно развитых стран. Существовало давнее положение, что переписка советских ученых с зарубежными коллегами считалась служебной и поддерживалась через отделы международных связей институтов. Но никто не мог запретить иностранному специалисту прислать его знакомому поздравительную открытку к Новому году или письмо на домашний адрес. Получить последний можно было в любом справочном бюро города, где проживал адресат. Конечно, в частной переписке ни один здравомыслящий человек ничего крамольного не допустил бы, но уже сами фамилии зарубежных адресатов могли бы дать следствию какую-нибудь зацепочку.

Естественно, Марков спросил некоторых своих собеседников о контактах Егорова с иностранцами. Пушко припомнил, что в разговоре с ним Егоров как-то упомянул одного профессора, прекрасно говорящего по-русски. Он предлагал Егорову перевести на немецкий язык и издать в ФРГ его последнюю монографию. У этого человека была польская фамилия, которую Пушко не запомнил.

Фактик был крохотный, за ним могло ничего злокозненного не стоять, поскольку речь шла о монографии открытой, но, за неимением пока ничего другого, Марков взял его на заметку.

Утром следующего дня следователь отправился в тот район Ленинского проспекта, который москвичи по старой памяти называли Большой Калужской. Здесь в одном из домов, построенных еще в пятидесятые годы, жила семья Егорова. Жена ученого, Лидия Валентиновна, выглядела измученной и растерянной. Не нужно было быть великим психологом, чтобы понять – эта женщина и понятия не имела, что ее муж перед поездкой на Запад намеревался остаться там навсегда.

– Он очень любил сына. Сережа у нас единственный. Он второй год служит на Северном флоте, служит хорошо, был сфотографирован у знамени корабля. Саша очень этим гордился. Позавчера Сережа звонил, плакал…

– Ваш муж переписывался с иностранными коллегами?

– Да, ему часто приходили письма из-за границы. Отвечал через институт. Из дома посылал только личные телеграммы, поздравлял с юбилеями, Новым годом. Считал неприличным делать это за казенный счет.

– А дома у вас бывали иностранные ученые?

– Года четыре назад были супруги из Чехословакии. Оба металлурги, преподают в каком-то институте в Брно. Саша рецензировал их учебник.

– А письма от иностранцев у вас сохранились?

– Конечно. Александр Иванович очень аккуратный человек. Он хранит все письма. Они у него разложены по годам, иностранная корреспонденция отдельно от советской. Сейчас я покажу…

Лидия Валентиновна вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с пластиковым, явно не отечественным скоросшивателем.

– Вот, возьмите, пожалуйста.

Работа над письмами заняла у Андрея полдня. Пригодилось хорошее знание английского. Немецкие тексты с листа перевел капитан Юрий Осипов, также занимающийся делом Егорова. Он вел работу с только что вернувшимися с конгресса металлургов членами советской делегации.

Писем и цветистых открыток, в большинство рождественских, в скоросшивателе было под сотню. Здесь же были оплаченные счета за международные телеграммы: на каждой твердым почерком Егорова сверху было помечено, по какому именно поводу послана.

Писем из Бредена за последние пять лет оказалось шестнадцать. Одиннадцать – на прекрасном русском языке. Подписаны Майклом Квятковским. Видимо, тем самым ученым с польской фамилией, о котором говорил накануне Пушко. Марков позвонил в отдел внешних связей института. Ему сообщили, что Майкл Квятковский – профессор-металлург Бреденского технологического института. Дважды приезжал в Советский Союз. В последний раз совершил довольно продолжительную поездку по стране, посетил Минск, Липецк и Днепропетровск. Сопровождал его сотрудник отдела внешних связей института Владислав Михайлович Орлов. Марков сразу же договорился с ним о встрече в ближайшие дни.

Теперь можно было спокойно выслушать рассказ Осипова – тот по поручению Маркова беседовал с доцентом Московского института стали и сплавов Пастуховым. Он входил в состав советской делегации и, между прочим, в Бредене жил с Егоровым в одном гостиничном номере.

Борис Сергеевич Пастухов, как выяснил Осипов, знал Егорова давно, со студенческих времен, учился на одном факультете, но двумя курсами был моложе. По просьбе Осипова доцент вспомнил все неофициальные и кулуарные встречи Егорова с зарубежными коллегами, которым он был свидетель. В третий и четвертый раз всплыла уже знакомая чекистам фамилия.

После одного из секционных заседаний Пастухов увидел в коридоре Егорова, беседующего с невысоким лысоватым мужчиной лет шестидесяти. Борис Сергеевич подошел к ним. Мужчина тут же попрощался с Егоровым и удалился.

– Кто это? – чисто механически спросил Пастухов.

– А-а! Профессор Майкл Квятковский, из местного института. Ученый средней руки, но компанейский парень. К тому же хорошо говорит по-русски. В двадцатые годы, когда он был ребенком, его родители из Западной Белоруссии эмигрировали в Бельгию…

Разговору этому Пастухов тогда особого значения не придал. Вспомнил о нем через два дня уже в связи с обстоятельствами чрезвычайными. В тот вечер они с Егоровым собирались пойти в кино, посмотреть шумевший тогда на Западе супербоевик «Рембо». Они уже были одеты, когда раздался телефонный звонок. Из обрывков разговора Пастухов понял, что кто-то приглашает Егорова поужинать. Тот вначале отказывался, но потом сдался. Повесив трубку, Александр Иванович виновато сказал:

– Ты уж извини, Борис Сергеевич. Звонил Квятковский, – помнишь, я тебе о нем говорил, – уговорил меня с ним поужинать, а то он завтра вечером улетает в Париж и не сможет со мной проститься. Не сердишься?

– Ладно, ладно. Я прекрасно могу сходить в кино и один. Желаю приятного времяпровождения. А где вы ужинаете?

– В «Казачке»…

«Казачок» был русский ресторанчик неподалеку от гостиницы. В городе ресторанчик был довольно популярен благодаря так называемой русской кухне, к которой местные жители наивно относили в равной степени московский борщ, украинские галушки и кавказский шашлык. По вечерам в нем играл маленький оркестр, музыканты были все как один уроженцы города Риги, выехавшие лет десять назад из СССР по израильской визе, но благоразумно осевшие на полпути – в Бредене. Репертуар у них был, что называется, классический: «Очи черные», «Бублики», «Семь сорок» и, разумеется, «Катюша-Казачок».

После сеанса Пастухов прогулялся с полчаса по ночному городу и в номер вернулся около часа. Егорова еще не было, и он, не дожидаясь соседа, лег спать. Часа в четыре утра Пастухов проснулся от жажды и увидел, что постель Егорова пуста… Тогда Борис Сергеевич решил разбудить руководителя делегации профессора Самойлова. Профессор со сна не сразу понял, в чем дело. Когда понял, немного разволновался, но никаких мер решил пока не принимать. Он не исключал, что Егоров, если ужин затянулся, мог остаться переночевать у Квятковского.

Утром Самойлов и Пастухов встретили Квятковского в холле здания, где проходили заседания секции. Егорова с ним не